München 1865 - Pt.4
5 January 2009 11:26![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
christabel_daaeFinally I can wave a good bye to my Siebenbürger Mädel. This part of the story is, probably, the most depressing one, for it doesn't end well - however, there's an open ending, so everything can still change for the best!
Teaser: this final part includes two dialogues between Mathilde and gróf Andrássy Gyula ;)
Какой-то десяток минут назад я жаловалась на тоску и одиночество! Вот судьба и решила не дать мне скучать до самого конца представления. Стоило мне, все еще погруженной в расплывчатые раздумья выйти из ложи, как ко мне с самой радушной улыбкой направилась действительно очаровательная – и одновременно довольно властная – дама. Она уже привлекла мое внимание этим вечером, именно этими качествами, а не только дорогим нарядом.
–Вы сегодня дивно пели, дорогая. Ах, вы подарили мне столько чудных минут! Я – Гертруда Пфойрер, супруга министра финансов.
Я сделала книксен, потупив по обыкновению взор. Похоже, на сегодняшний вечер «Вы очень добры ко мне» станет моим вторым именем.
–У вас блестящее будущее, милая. – Она подвела меня к дивану и жестом предложила присесть. – Лучшие театры мира, я уверена, будут почитать за честь ваши выступления в их стенах. Мюнхен, Вена, Берлин… а может, заснеженный Санкт-Петербург? Кто знает, может вы увидите воочию этих медведей.
Я не знала, что и говорить. Да, я мечтала – мы все мечтаем, что-либо изучая, добиться когда-нибудь в своем деле высот. Но слышать такие подробные речи из уст высокопоставленной дамы…
–Знаете, меня так беспокоит состояние искусств в Баварии. Я глубоко ему сопереживаю… и пробую помогать. Я каждую неделю пью чай с герром Ройнсбергом, директором оперы – и помогаю ему с решениями проблем. Фройляйн Маллингер, такие как вы нужны мюнхенской опере. Подумайте об этой возможности.
–Но мне ведь нужно еще учиться!
–У вас будут лучшие учителя. И, уверяю вас, вы сможете заниматься и настоящей, мелодичной, не всем здесь нравится Вагнер.
Я промолчала по поводу Вагнера – но в самом деле, последнее время, особенно после личного знакомства, что-то стало меняться в моем отношении к его музыке.
–Это все так внезапно… Я должна подумать… поговорить с маэстро…
–Ах, ваш учитель… Но мы все с ним уладим! Дорогой! – она подозвала господина, проходившего мимо. – Фройляйн Маллингер отобедает с нами третьего дня, когда нас посетит и Ганс Ройнсберг.
–Да-да, дорогая, разумеется, ты всегда поступаешь правильно. – был ответ.
–Ну вот видите, как все замечательно! – мне вновь адресовалась самая лучезарная улыбка. – Непременно приходите к нас. А теперь возвращайтесь в зал – уже скоро третье отделение.
Приподнимаясь с дивана, я вспомнила то, что меня подсознательно смущало: смерть примадонны и слова Вагнера по тому поводу. Ведь здесь убивают!
Сиятельная фрау Пфойрер провожала меня взглядом.
В тот момент мне впервые стало по-настоящему неуютно в стенах Оперы… точнее, вообще в Баварии. Нет, вообще вдали от своей страны. Ведь общество скрытных и суровых итальянцев, недолюбливающих меня как иноземку, ничем не лучше!
–Австрия? Да теперь ***** (это бранное слово моя рука здесь не выведет) вашей Австрии! – услышала я слишком громкий шепот рядом. Говорившие были мне незнакомы, но выражение лиц обоих – они знали, о чем говорили! Вспомнился мне и пруссак, донимавший меня все первое отделение и его одержимость политикой, в которой – теперь я чувствовала – было нечто большее, чем просто профессиональный интерес; его странные расспросы (не странно ли было взывать к моим патриотическим чувствам как венгерки!) Эти наверняка были шпионами! Или дипломатами – хотя тут, кажется, никакой разницы. Но они знали свое дело. А я так упрекала бедного фон дер Гольца за увлечение скучной политикой… Неужели моей родной империи грозят в ближайшее время ужасные катастрофы? Война, наверное… А как же… я ведь так хотела вернуться! Получается, разумно будет оставаться в Мюнхене, раз фрау Пфойрер так добра ко мне и, похоже, крепко держит в своих руках и баварскую оперу, и баварские финансы.
Надо найти фон дер Гольца. И – ведь он так ко мне неравнодушен – допытаться у него истинного положения дел. Не дипломатических тайн – просто пусть поможет несчастной девушке выбрать спокойное место для занятия музыкой.
Ухмыляющееся лицо над мундиром лейтенанта мелькнуло в том конце коридора. Я двинулась туда, но должна была пройти обратно через фрау Пфойрер.
–Как, фройляйн, вы еще не в ложе? Но ведь уже давали третий звонок…
Мне нечего было ответить, и я вернулась на свое место. Все же фон дер Гольц мой сосед.
А занавес все не поднимался. Фон дер Гольц не появлялся! Как, впрочем, и граф Андраши.
Тут появился странный шум; люди начали высыпать в коридор. Не утерпела и я, покинув свое кресло, чтобы увидеть в бельэтаже волнующуюся и переговаривающуюся толпу. Ни пробиться, ни увидеть, ни даже услышать что-то сквозь нее не представлялось возможным. Мне послышался голос Вагнера – но смысл его реплики, вызвавшей смех, остался скрытым.
–Спокойствие, господа! Возвращайтесь на свои места, концерт сейчас продолжится, не задерживайте его!
Это был герр Ройнсберг. Что же, подчинимся!
Вагнер, похоже, был в курсе всех дел. И я не замедлила обратиться к нему, как только мы сели. Герра лейтенанта все еще не наблюдалось.
–Я удовлетворю ваше любопытство, фройляйн, – композитор уже не был столь сух со мной, – но лучше присоединитесь ко мне, раз место свободно. Чтобы не кричать.
Я поступила бы так сей же миг – но вошел граф Андраши и сразу направился ко мне. Бедной Матильде оставалось только пытаться заглушить биение своего сердца.
Он восхитился моим голосом; говорил, как отныне будет тем более горд за нашу дорогую Венгрию. Поинтересовался, давно ли я оттуда – «Ах да, ваше сиятельство, я и Вену-то чуть ли не год назад покинула, а Буды, Пешта и Семиградья и того больше. Это ведь словно вечность в моем возрасте!»
–Да, вы очень молоды. Вам ведь всего…
–Восемнадцать, ваше сиятельство.
Он покивал в ответ. А затем…
–Я хотел бы, чтобы вы дали ряд концертов в Пеште. Вы будете иметь огромный успех.
Это… это так… впрочем, и нужного слова-то не найду. Я была просто оглушена.
Приглашение в Пешт от него… Но понимает ли он, о чем говорит, концерты-то! Не все дивы отваживаются на сольные концерты. Скольких трудов мне стоило вложиться в свой ограниченный репертуар, срастись с этими песнями. Целый концерт – я до сих пор не могла свыкнуться с мыслью, что осмелилась взяться за целое отделение и у меня все получилось. Нужно года работы в опере, чтобы начать давать свои концерты… Как же это все ему объяснить?
–Мне еще многому надо научиться, я ведь только начала петь. Я не готова к концертам.
–Хорошо, сколько вам времени нужно? Полгода? Больше?
–Не менее года, я боюсь. – а я бы все отдала, чтобы немедленно уехать в Пешт с ним. Но как учитель отнесется к этим прожектам? Наверняка ведь он хочет вернуть меня в Италию после путешествия. Как бы мне хотелось иметь такого учителя, что понимал бы меня, уважал, разделял бы мои стремления!..
–Но уже в ближайшее время, – быстро добавила я, – я намереваюсь поехать поближе к дому, хотя бы в Вену.
–В таком случае, возможно, я вас там увижу. Или же в Пеште. – он вежливо улыбнулся, давая понять, что разговор окончен.
Я посмотрела в сторону Вагнера и вспомнила о его приглашении в ложу. Хотя директор уже занял место, он кивком показал мне, что будет рад поговорить.
–Не сочтете ли вы меня чересчур наглой? – шепнула я ему, устраиваясь рядом. Меня порядком удивляло пустовавшее место соседа и равнодушие Вагнера по этому поводу.
–Любопытство – порок типичный для юных дев и, думаю, часто вполне им простителен. Вас интересуют подробности покушения на фрау Пфойрер?
–Фрау… супруга министра финансов? – доброжелательное лицо возникло у меня перед глазами. – Покушение? Но как? Кто?
–Как – это как раз просто. Ей пытались размозжить череп графином. Но, к счастью, она жива и, вероятно, скоро придет в себя. А вот кто… Задержали молодого пруссака, моего соседа – такой милый юноша! Мы так чудесно с ним беседовали! И итальянского музыканта, учителя, композитора, в общем, как он там себя называет. Каждый обвиняет другого в содеянном. Даже хорошо, фройляйн, что вам не пришлось услышать сии потоки брани.
–Постойте… но ведь итальянский маэстро, находящийся здесь – мой учитель и опекун!
–Ах да, да, это он и есть. – Вагнер проговорил так, будто его это и не касается.
–Но тогда… покушение на убийство… это вед так серьезно… – в памяти возникло: «Мы все уладим с вашим учителем». – Что же мне теперь делать?
–На вашей месте, фройляйн Маллингер, я бы не сообщал никому, что он ваш учитель.
–Как же! Ведь он представлял меня со сцены всему залу!
Вагнер пожал плечами.
А оркестр в это время выводил нечто ужасное. Оно было и больше, и меньше понятия «музыка». Казалось, что звуки то крадучись, то внезапно резко нападают на тебя, ввинчиваются, душат, затягивают душу узлом. Мелодию было невозможно постигнуть. Кое-где отдельные фразы выхватывались, но в целом аккорды переливались один в другой, делая произведение пыткой, которой не виделось конца. Мне хотелось сбежать, закрыть уши и глаза.
–Моя новая опера – «Тристан и Изольда». Прелюдия к третьему акту. Вы – одна из первых слушательниц, можно считать, что вам повезло. – произнес Вагнер.
Так звучит его новейшая музыка! Поистине, это музыка, что убивает! Неудивительно, что в этом городе, этой опере происходят такие страсти!
Занавески раздвинулись, и в ложу зашел Кольмар фон дер Гольц. Я немедленно схватилась с места – тем более, прозвучали завершающие ноты и дирижер опустил палочку.
–Вас отпустили? – едва повернув голову, спросил Вагнер.
–Как видите, я снова с вами. Фройляйн, ну что вы, сидите!
–Нет-нет, я перейду к себе. – воспользовавшись паузой между произведениями, я проскользнула в свою ложу.
Раз герр лейтенант освобожден, значит… значит вина дона Колуччи доказана! Правда то, чего я сразу начала бояться. Он преступник и, может даже будет казнен. Что же мне делать?! В чужом городе, в чужой стране, соучастнице (а ведь они могут так решить!) государственного преступления! Если бы я могла оказаться дома, в родной Венгрии, где никого не убивают, не плетут злодейских заговоров, не говорят зловещими намеками… Но ведь и дома… эти жуткие слова о судьбе Австрийской империи… Вдруг это правда? Все равно, лучше находиться на родине. Но знать бы…
Я, как и собиралась до этих событий, спросила «о политике» фон дер Гольца. Герр лейтенант скрытничал, но тем не менее убедил меня, что никакая текущая или ближайшая политика искусство не затронет.
–Вы в любом городе карьеру можете устраивать, сударыня – какое вам дело будет до договоров и споров всяких. В Вене все может хорошо сложиться. А к нам в Берлин вы не хотите?
Пришлось мне повторить, что я думаю об отношении пруссаков к музыке и, соответственно, положении оперы в Берлине.
–Ну, может вам и виднее.
Остаток отделения я просидела молча, терзаемая невыносимой тревогой. Я цепенела, все глубже и глубже осознавая ужас ситуации. Я не могла слушать – точнее, я, слушая, не слышала и не воспринимала Мари Данн-Хаусманн – а перед концертом так хотела увидеть и услышать ее! Вокруг меня сдвигались, грозя раздавить, стены.
Аплодисменты возвестили о конце выступления и вечера. И частично вернули меня в чувство.
Я встретилась взглядом с графом Андраши, продолжавшим аплодировать стоя. И решилась попытаться…
–Я могу… – слова давались мне с трудом и выходили очень тихими, – просить вас о… протекции?
–Что вы имеете в виду, сударыня?
–Я осталась совсем одна в чужом городе. Моего учителя и опекуна арестовали, и… я совсем не знаю, куда обратиться… – я могла стоять прямо и говорила очень ровно и спокойно, хотя мне казалось, что паркет ускользает из-под ног. Мое сердце сжималось, а глаза все оставались болезненно сухими.
–Но я не представитель этой страны и совсем не имею тут власти. Обратитесь к кому-то из баварских политиков с вашей просьбой.
–Да… да… конечно… – скорее всего, слова моего бессознательного ответа были именно такими. Как-то я оказалась в быстро пустеющем коридоре.
Как я могла так бесцеремонно обратиться к нему? Наверняка он очень занят важными проблемами политики и дипломатии. Наверняка у него много забот, все может расшатать его положение. Да, для нас он – светило, защитник Венгрии, но австрийцы вряд ли забыли его связь с революцией! Одно чудо, смягчив сердце Франца-Иосифа, вернуло его из изгнания. А может… он решил, что я к этому делу причастна или просто принял за опасную кем-то подосланную интриганку?
Никто меня не задерживал, не обращал внимания на проходящую мимо скорбную деву. Чужие люди, смеясь, забирали меха из гардероба, господа ухаживали за своими дамами…
В нанятом маэстро экипаже – благо было заплачено загодя за весь вечер – и отправилась в гостиницу. Возница даже не задал вопроса, почему я одна.
И вот теперь, спрятавшись от всего мира в маленькой комнате, я плачу – глаза уже совсем покраснели. Пусть только мой дневник будет свидетелем того горя, той пустоты, что я ощущаю.
Домой! Прочь, прочь из этого города-кошмара.
Может быть, я была слишком сдержанной? Его сиятельство не понял, насколько отчаянно мое положение. Или… или он подумал, будто я хлопочу за дона Колуччи? А мне всего-то надо увидеть родину. Неужели он не поможет своей соотечественнице, ведь он способен на самые благородные поступки!
Но я ничего не вижу в будущем, ничего не знаю. Затушим свечу и ляжем спать, уже недолго до рассвета. Утро покажет выход. Иначе… но думать, что случится иначе, я не буду.
Киев-Будапешт-Вена
7 декабря 2008 - 1 января 2009
Teaser: this final part includes two dialogues between Mathilde and gróf Andrássy Gyula ;)
Какой-то десяток минут назад я жаловалась на тоску и одиночество! Вот судьба и решила не дать мне скучать до самого конца представления. Стоило мне, все еще погруженной в расплывчатые раздумья выйти из ложи, как ко мне с самой радушной улыбкой направилась действительно очаровательная – и одновременно довольно властная – дама. Она уже привлекла мое внимание этим вечером, именно этими качествами, а не только дорогим нарядом.
–Вы сегодня дивно пели, дорогая. Ах, вы подарили мне столько чудных минут! Я – Гертруда Пфойрер, супруга министра финансов.
Я сделала книксен, потупив по обыкновению взор. Похоже, на сегодняшний вечер «Вы очень добры ко мне» станет моим вторым именем.
–У вас блестящее будущее, милая. – Она подвела меня к дивану и жестом предложила присесть. – Лучшие театры мира, я уверена, будут почитать за честь ваши выступления в их стенах. Мюнхен, Вена, Берлин… а может, заснеженный Санкт-Петербург? Кто знает, может вы увидите воочию этих медведей.
Я не знала, что и говорить. Да, я мечтала – мы все мечтаем, что-либо изучая, добиться когда-нибудь в своем деле высот. Но слышать такие подробные речи из уст высокопоставленной дамы…
–Знаете, меня так беспокоит состояние искусств в Баварии. Я глубоко ему сопереживаю… и пробую помогать. Я каждую неделю пью чай с герром Ройнсбергом, директором оперы – и помогаю ему с решениями проблем. Фройляйн Маллингер, такие как вы нужны мюнхенской опере. Подумайте об этой возможности.
–Но мне ведь нужно еще учиться!
–У вас будут лучшие учителя. И, уверяю вас, вы сможете заниматься и настоящей, мелодичной, не всем здесь нравится Вагнер.
Я промолчала по поводу Вагнера – но в самом деле, последнее время, особенно после личного знакомства, что-то стало меняться в моем отношении к его музыке.
–Это все так внезапно… Я должна подумать… поговорить с маэстро…
–Ах, ваш учитель… Но мы все с ним уладим! Дорогой! – она подозвала господина, проходившего мимо. – Фройляйн Маллингер отобедает с нами третьего дня, когда нас посетит и Ганс Ройнсберг.
–Да-да, дорогая, разумеется, ты всегда поступаешь правильно. – был ответ.
–Ну вот видите, как все замечательно! – мне вновь адресовалась самая лучезарная улыбка. – Непременно приходите к нас. А теперь возвращайтесь в зал – уже скоро третье отделение.
Приподнимаясь с дивана, я вспомнила то, что меня подсознательно смущало: смерть примадонны и слова Вагнера по тому поводу. Ведь здесь убивают!
Сиятельная фрау Пфойрер провожала меня взглядом.
В тот момент мне впервые стало по-настоящему неуютно в стенах Оперы… точнее, вообще в Баварии. Нет, вообще вдали от своей страны. Ведь общество скрытных и суровых итальянцев, недолюбливающих меня как иноземку, ничем не лучше!
–Австрия? Да теперь ***** (это бранное слово моя рука здесь не выведет) вашей Австрии! – услышала я слишком громкий шепот рядом. Говорившие были мне незнакомы, но выражение лиц обоих – они знали, о чем говорили! Вспомнился мне и пруссак, донимавший меня все первое отделение и его одержимость политикой, в которой – теперь я чувствовала – было нечто большее, чем просто профессиональный интерес; его странные расспросы (не странно ли было взывать к моим патриотическим чувствам как венгерки!) Эти наверняка были шпионами! Или дипломатами – хотя тут, кажется, никакой разницы. Но они знали свое дело. А я так упрекала бедного фон дер Гольца за увлечение скучной политикой… Неужели моей родной империи грозят в ближайшее время ужасные катастрофы? Война, наверное… А как же… я ведь так хотела вернуться! Получается, разумно будет оставаться в Мюнхене, раз фрау Пфойрер так добра ко мне и, похоже, крепко держит в своих руках и баварскую оперу, и баварские финансы.
Надо найти фон дер Гольца. И – ведь он так ко мне неравнодушен – допытаться у него истинного положения дел. Не дипломатических тайн – просто пусть поможет несчастной девушке выбрать спокойное место для занятия музыкой.
Ухмыляющееся лицо над мундиром лейтенанта мелькнуло в том конце коридора. Я двинулась туда, но должна была пройти обратно через фрау Пфойрер.
–Как, фройляйн, вы еще не в ложе? Но ведь уже давали третий звонок…
Мне нечего было ответить, и я вернулась на свое место. Все же фон дер Гольц мой сосед.
А занавес все не поднимался. Фон дер Гольц не появлялся! Как, впрочем, и граф Андраши.
Тут появился странный шум; люди начали высыпать в коридор. Не утерпела и я, покинув свое кресло, чтобы увидеть в бельэтаже волнующуюся и переговаривающуюся толпу. Ни пробиться, ни увидеть, ни даже услышать что-то сквозь нее не представлялось возможным. Мне послышался голос Вагнера – но смысл его реплики, вызвавшей смех, остался скрытым.
–Спокойствие, господа! Возвращайтесь на свои места, концерт сейчас продолжится, не задерживайте его!
Это был герр Ройнсберг. Что же, подчинимся!
Вагнер, похоже, был в курсе всех дел. И я не замедлила обратиться к нему, как только мы сели. Герра лейтенанта все еще не наблюдалось.
–Я удовлетворю ваше любопытство, фройляйн, – композитор уже не был столь сух со мной, – но лучше присоединитесь ко мне, раз место свободно. Чтобы не кричать.
Я поступила бы так сей же миг – но вошел граф Андраши и сразу направился ко мне. Бедной Матильде оставалось только пытаться заглушить биение своего сердца.
Он восхитился моим голосом; говорил, как отныне будет тем более горд за нашу дорогую Венгрию. Поинтересовался, давно ли я оттуда – «Ах да, ваше сиятельство, я и Вену-то чуть ли не год назад покинула, а Буды, Пешта и Семиградья и того больше. Это ведь словно вечность в моем возрасте!»
–Да, вы очень молоды. Вам ведь всего…
–Восемнадцать, ваше сиятельство.
Он покивал в ответ. А затем…
–Я хотел бы, чтобы вы дали ряд концертов в Пеште. Вы будете иметь огромный успех.
Это… это так… впрочем, и нужного слова-то не найду. Я была просто оглушена.
Приглашение в Пешт от него… Но понимает ли он, о чем говорит, концерты-то! Не все дивы отваживаются на сольные концерты. Скольких трудов мне стоило вложиться в свой ограниченный репертуар, срастись с этими песнями. Целый концерт – я до сих пор не могла свыкнуться с мыслью, что осмелилась взяться за целое отделение и у меня все получилось. Нужно года работы в опере, чтобы начать давать свои концерты… Как же это все ему объяснить?
–Мне еще многому надо научиться, я ведь только начала петь. Я не готова к концертам.
–Хорошо, сколько вам времени нужно? Полгода? Больше?
–Не менее года, я боюсь. – а я бы все отдала, чтобы немедленно уехать в Пешт с ним. Но как учитель отнесется к этим прожектам? Наверняка ведь он хочет вернуть меня в Италию после путешествия. Как бы мне хотелось иметь такого учителя, что понимал бы меня, уважал, разделял бы мои стремления!..
–Но уже в ближайшее время, – быстро добавила я, – я намереваюсь поехать поближе к дому, хотя бы в Вену.
–В таком случае, возможно, я вас там увижу. Или же в Пеште. – он вежливо улыбнулся, давая понять, что разговор окончен.
Я посмотрела в сторону Вагнера и вспомнила о его приглашении в ложу. Хотя директор уже занял место, он кивком показал мне, что будет рад поговорить.
–Не сочтете ли вы меня чересчур наглой? – шепнула я ему, устраиваясь рядом. Меня порядком удивляло пустовавшее место соседа и равнодушие Вагнера по этому поводу.
–Любопытство – порок типичный для юных дев и, думаю, часто вполне им простителен. Вас интересуют подробности покушения на фрау Пфойрер?
–Фрау… супруга министра финансов? – доброжелательное лицо возникло у меня перед глазами. – Покушение? Но как? Кто?
–Как – это как раз просто. Ей пытались размозжить череп графином. Но, к счастью, она жива и, вероятно, скоро придет в себя. А вот кто… Задержали молодого пруссака, моего соседа – такой милый юноша! Мы так чудесно с ним беседовали! И итальянского музыканта, учителя, композитора, в общем, как он там себя называет. Каждый обвиняет другого в содеянном. Даже хорошо, фройляйн, что вам не пришлось услышать сии потоки брани.
–Постойте… но ведь итальянский маэстро, находящийся здесь – мой учитель и опекун!
–Ах да, да, это он и есть. – Вагнер проговорил так, будто его это и не касается.
–Но тогда… покушение на убийство… это вед так серьезно… – в памяти возникло: «Мы все уладим с вашим учителем». – Что же мне теперь делать?
–На вашей месте, фройляйн Маллингер, я бы не сообщал никому, что он ваш учитель.
–Как же! Ведь он представлял меня со сцены всему залу!
Вагнер пожал плечами.
А оркестр в это время выводил нечто ужасное. Оно было и больше, и меньше понятия «музыка». Казалось, что звуки то крадучись, то внезапно резко нападают на тебя, ввинчиваются, душат, затягивают душу узлом. Мелодию было невозможно постигнуть. Кое-где отдельные фразы выхватывались, но в целом аккорды переливались один в другой, делая произведение пыткой, которой не виделось конца. Мне хотелось сбежать, закрыть уши и глаза.
–Моя новая опера – «Тристан и Изольда». Прелюдия к третьему акту. Вы – одна из первых слушательниц, можно считать, что вам повезло. – произнес Вагнер.
Так звучит его новейшая музыка! Поистине, это музыка, что убивает! Неудивительно, что в этом городе, этой опере происходят такие страсти!
Занавески раздвинулись, и в ложу зашел Кольмар фон дер Гольц. Я немедленно схватилась с места – тем более, прозвучали завершающие ноты и дирижер опустил палочку.
–Вас отпустили? – едва повернув голову, спросил Вагнер.
–Как видите, я снова с вами. Фройляйн, ну что вы, сидите!
–Нет-нет, я перейду к себе. – воспользовавшись паузой между произведениями, я проскользнула в свою ложу.
Раз герр лейтенант освобожден, значит… значит вина дона Колуччи доказана! Правда то, чего я сразу начала бояться. Он преступник и, может даже будет казнен. Что же мне делать?! В чужом городе, в чужой стране, соучастнице (а ведь они могут так решить!) государственного преступления! Если бы я могла оказаться дома, в родной Венгрии, где никого не убивают, не плетут злодейских заговоров, не говорят зловещими намеками… Но ведь и дома… эти жуткие слова о судьбе Австрийской империи… Вдруг это правда? Все равно, лучше находиться на родине. Но знать бы…
Я, как и собиралась до этих событий, спросила «о политике» фон дер Гольца. Герр лейтенант скрытничал, но тем не менее убедил меня, что никакая текущая или ближайшая политика искусство не затронет.
–Вы в любом городе карьеру можете устраивать, сударыня – какое вам дело будет до договоров и споров всяких. В Вене все может хорошо сложиться. А к нам в Берлин вы не хотите?
Пришлось мне повторить, что я думаю об отношении пруссаков к музыке и, соответственно, положении оперы в Берлине.
–Ну, может вам и виднее.
Остаток отделения я просидела молча, терзаемая невыносимой тревогой. Я цепенела, все глубже и глубже осознавая ужас ситуации. Я не могла слушать – точнее, я, слушая, не слышала и не воспринимала Мари Данн-Хаусманн – а перед концертом так хотела увидеть и услышать ее! Вокруг меня сдвигались, грозя раздавить, стены.
Аплодисменты возвестили о конце выступления и вечера. И частично вернули меня в чувство.
Я встретилась взглядом с графом Андраши, продолжавшим аплодировать стоя. И решилась попытаться…
–Я могу… – слова давались мне с трудом и выходили очень тихими, – просить вас о… протекции?
–Что вы имеете в виду, сударыня?
–Я осталась совсем одна в чужом городе. Моего учителя и опекуна арестовали, и… я совсем не знаю, куда обратиться… – я могла стоять прямо и говорила очень ровно и спокойно, хотя мне казалось, что паркет ускользает из-под ног. Мое сердце сжималось, а глаза все оставались болезненно сухими.
–Но я не представитель этой страны и совсем не имею тут власти. Обратитесь к кому-то из баварских политиков с вашей просьбой.
–Да… да… конечно… – скорее всего, слова моего бессознательного ответа были именно такими. Как-то я оказалась в быстро пустеющем коридоре.
Как я могла так бесцеремонно обратиться к нему? Наверняка он очень занят важными проблемами политики и дипломатии. Наверняка у него много забот, все может расшатать его положение. Да, для нас он – светило, защитник Венгрии, но австрийцы вряд ли забыли его связь с революцией! Одно чудо, смягчив сердце Франца-Иосифа, вернуло его из изгнания. А может… он решил, что я к этому делу причастна или просто принял за опасную кем-то подосланную интриганку?
Никто меня не задерживал, не обращал внимания на проходящую мимо скорбную деву. Чужие люди, смеясь, забирали меха из гардероба, господа ухаживали за своими дамами…
В нанятом маэстро экипаже – благо было заплачено загодя за весь вечер – и отправилась в гостиницу. Возница даже не задал вопроса, почему я одна.
И вот теперь, спрятавшись от всего мира в маленькой комнате, я плачу – глаза уже совсем покраснели. Пусть только мой дневник будет свидетелем того горя, той пустоты, что я ощущаю.
Домой! Прочь, прочь из этого города-кошмара.
Может быть, я была слишком сдержанной? Его сиятельство не понял, насколько отчаянно мое положение. Или… или он подумал, будто я хлопочу за дона Колуччи? А мне всего-то надо увидеть родину. Неужели он не поможет своей соотечественнице, ведь он способен на самые благородные поступки!
Но я ничего не вижу в будущем, ничего не знаю. Затушим свечу и ляжем спать, уже недолго до рассвета. Утро покажет выход. Иначе… но думать, что случится иначе, я не буду.
Киев-Будапешт-Вена
7 декабря 2008 - 1 января 2009